Волхонка и Чертолье — 4

^[1]

Рустам Рахматуллин

первая часть ^[2]

вторая часть ^[3]

третья часть ^[4]

Церковь Антипия, что на Колымажном дворе

Церковь Антипия, священномученика Пергамского (Колымажный переулок, 8 ) — древнейший памятник Чертолья из существующих. Древность обнесенной пристройками церкви открывается с алтарной стороны. Алтари видны из Малого Знаменского переулка, а также из усадьбы Глебовых — Пастуховых, поверх ограды, веками отделяющей ее от церковного двора. Кажется, что церковный двор вынут из усадебного, отнял его угол на перекрестке Колымажного переулка с Малым Знаменским. В действительности усадьба «приросла» к церковному двору. На некоторых древних планах плацдарм Кремля достигает церковной ограды.

У храма четыре алтарные апсиды. Крайние относятся к приделам XVIII века, центральные, беленые — к XVI веку. Притом центральные разновелики: меньшая отвечает древнему приделу Григория Декаполита под отдельной главкой. Постановка главки над апсидой почти уникальна.

^[5]

Да и посвящения обоих древнейших престолов храма редки. К слову сказать, Антипию Пергамскому молились страдавшие зубной болью.

Церковь двухэтажная. Этажность некогда подчеркивали галереи с лестницами, окружавшие ее со всех сторон, кроме алтарной. Именно галереи постепенно заменялись приделами и крытой папертью.

Апсиды древнего храма завершены малыми полуциркульными, а собственно храм — большими килевидными кокошниками. Эти формы контрастируют как итальянские и русские. На углах четверика приметны капители. Чем больше в храме итальянского, тем датировка ближе к первой трети XVI века, когда «фрязины» преобладали среди придворных архитекторов. Документальной датировки нет.

Урочищные определения Антипьевской церкви связывают ее с Конюшенным двором: «что у Больших конюшен», «у Государевых», «у Старых». Определение «что на Ленивом торжке» оказывается позднейшим — 1739 год. Резонно двигать датировку храма к году основания Конюшен, то есть к середине XVI века. Двухэтажная кирпичная церковь создавалась как приходская, и значит, сам приход был исключительным — богатым или привилегированным. Скорее всего, церковь построена из государевой казны для слуг Больших конюшен. Маломерный кирпич, долго считавшийся в литературе итальянским, современная наука считает грозненским.

^[6]

Есть и третья версия, согласная датировать постройку временем Грозного, но не самой серединой века, а опричными годами. Эта версия увязывает посвящение придела Григорию Декаполиту с христианским именем Малюты Скуратова. Пожалуй, Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский по прозванию Малюта — древнейший гений места. Темный гений Чертолья.

При любой датировке, Антипьевская церковь помнит опричнину. Больше того, это единственное здание столицы, целиком сохранившееся от XVI века в арбатском опричном уделе Грозного, то есть между Москвой-рекой и Никитской улицей (белокаменные подклеты палат обычно не имеют четкой датировки).

Удобно обойти храм в последовательности его обстройки, посолонь (по солнцу). Южная галерея исчезла первой, придел на ее месте барочен, посвящен святому Николаю и датируется временем, когда соседняя усадьба Милославских восстанавливалась после пожара 1737 года. Недавно завершена реставрация придела, не завершенная советскими реставраторами. На западе древнюю галерею заменили колокольня и паперть, на севере — придел Иоанна Предтечи 1798 года. Снаружи не догадаться, что помещение придела овальное. Благодаря пристройкам церковь вышла к перекрестку переулков современницей своих соседей — домов екатерининских и павловских вельмож.

^[7]

Усадьба Мошковых — Куракина — Святополк-Четвертинских (Шталмейстерский дом)

На перекрестке Колымажного с Малым Знаменским образы усадебного мира захватывают с новой силой. Огромный сад слева на углу, обнесенный длиннейшей глухой оградой; колонный портик с гербовым фронтоном в перспективе переулка слева; церковь и роскошные ворота в перспективе справа (это ворота Пашкова дома и церковь Николы в Старом Ваганькове).

И лишь четвертый угол перекрестка (Колымажный переулок, 10/7) выпадает из картины: структура древнего владения разрушена доходной застройкой сто лет назад, а недавно один из двух доходных корпусов снесен и заменен «элитным» жильем другой этажности. Барский дом оказался в замкнутом дворе, куда ведут две арки из Малого Знаменского переулка. Нужно войти в дальнюю от угла арку.

Когда-то Шталмейстерский дом был удивительно красив. Это была красота декоративного «французского» классицизма, достигшая апогея в убранстве соседнего Пашкова дома. Разумеется, Грабарь настаивал на авторстве Баженова для обоих зданий. На стенах Шталмейстерского дома читался весь словарь французской красоты и весь обратный словарь каких-нибудь владимирских каменщиков. Пилястры — тени колонн на плоскости стены. Каннелюры — вертикальные ложбины на лице пилястр. Сандрики — венчающие части окон, надоконные карнизы. Замковые камни. Гирлянды, повисшие на капителях пилястр и на замковых камнях. «Фартуки» под окнами и накладные «доски». «Уши» оконных наличников. «Слезки» — подвески на «ушах» — наследственность барокко, превратившего окно в метафору лица. На тыльном фасаде эта барочность нарастала, заставляя подозревать большую древность дома.

^[8]

Дом был действительно древнее, чем казался. В каменных подвалах вновь мерещится Малюта (упомянем его здесь в последний раз). На подвалах стояли неопределенно старые палаты, надстроенные и переодетые французским модником екатерининского времени.

Документальная история палат прослежена с 1730-х годов, когда владельцем выступает Петр Иванович Мошков, гоф-интендант императрицы Анны. Его потомки продали дом в 1782 году. Именно смена хозяина должна была вызвать перестройку во французском духе. Для сравнения: дом Пашкова построен в 1785-87 годах.

Грабарь, отдав архитектуру нашего дома Баженову, отдал само владение баженовскому другу Николаю Новикову. Литературная традиция считала явно жилой господский дом книгохранилищем великого издателя. Документы, найденные Татьяной Федотовой, говорят иное.

Палаты Мошковых приобрел князь Степан Борисович Куракин — участник первой турецкий, шведской, пугачевской, а вскоре и крымской кампаний, друг цесаревича Павла. Архитектура была сильным местом Куракина. В его тверском имении Степановское-Волосово строил Джакомо Кваренги. В ближайшем Подмосковье князю принадлежало Алтуфьево (ныне в черте Москвы). В 1789 году Куракин ушел с военной службы и стал начальником Кремлевской экспедиции — дворцового архитектурного ведомства второй столицы. Ведомства, по которому служили Баженов, Казаков и их ученики. Тогда же князь продал перестроенный дом. (Следующим адресом Куракина стала Новая Басманная, нынешний дом 6).

Покупателем дома у Колымажного двора стал полковник Яков Дмитриевич Ланской, брат безвременно умершего екатерининского фаворита. Портрет жены полковника Прасковьи Николаевны хранится в Третьяковской галерее и приписывается Рокотову.

Но почему же дом называется Шталмейстерским?

^[9]

После войны 1812 года усадьбу Ланского приобрела казна. Дом стал квартирой московского обер-шталмейстера — начальника дворцового конюшенного ведомства, в которое входил и Колымажный двор.
Московским шталмейстером был князь Борис Антонович Святополк-Четвертинский. Четвертинские — литовские Рюриковичи. Отец князя Бориса в разделах Польши принял сторону России и был казнен своими противниками. Мальчик Борис стал крестником Екатерины II. В войну 1812 года Борис Антонович командовал сборным Мамоновским полком, в котором послужили поэты Жуковский и Вяземский. Князья Четвертинский и Вяземский были женаты на сестрах, княжнах Гагариных, и Петр Андреевич, конечно, бывал в доме Бориса Антоновича. Бывал здесь и Денис Давыдов, в прошлом подчиненный князя. А дочь Четвертинского Надежда, в замужестве княгиня Трубецкая, утверждала в старости, что танцевала в отцовском доме с Пушкиным.

Надежда Борисовна прожила 97 лет, разорив себя благотворением (дом Трубецких граничит со Шталмейстерским — Большой Знаменский переулок, 8). Ее сестра княгиня Наталья Шаховская создала лефортовскую Общину сестер милосердия «Утоли моя печали». В судьбе княгинь сказалось влияние семейного врача Четвертинских – Федора Петровича Гааза.

Император оставил Шталмейстерский дом семейству Четвертинских в уважение заслуг. Князья продали усадьбу в 1888 году, а на самом рубеже веков ее владельцем стал Карл Карлович Мазинг.

^[10]

После революции его назовут дедушкой рабфаков. До революции организованные им «рабфаки» назывались «Вечерними рабочими классами при Московском отделении Императорского Русского технического общества». Мазинг был математиком, педагогом, инженером, гласным Московской думы. В семнадцати местах Москвы работали Курсы для низших торговых служащих, также придуманные Карлом Карловичем.
В Малом Знаменском переулке располагалось частное Реальное и коммерческое училище Мазинга. В 1900 году Карл Карлович построил специальное училищное здание на задней границе двора (архитектор Константин Буров). Ныне это школа № 57, одна из лучших в Москве.

За исключением училища, строительную деятельность Мазинга на собственной усадьбе трудно назвать созидательной. Передний двор занял доходный дом работы архитектора Павла Самарина (1900 год). Через 12 лет другой доходный дом, постройка архитектора Григория Ярцева, замкнул контур владения со стороны Малого Знаменского переулка (№ 7). Мазинг переехал в этот корпус, где, говорят, доныне проживают его потомки.

Если бы Шталмейстерский просто оказался во дворе, даже вплотную к новому дому… Но на старых фотографиях видно, что пилястровый портик главного фасада словно смещен к тыльной стене доходного строения. На чертеже фасада портик занимает, как и должно, центр. Иначе говоря, Мазинг и архитектор Ярцев отсекли от старого дома треть. И даже не «перевязали» кладку усеченных стен с кладкой нового здания.

^[11]

В 1972 году Шталмейстерский дом был отселен за аварийностью. Стянутый металлическим каркасом и открытый всем ветрам, он тридцать лет ждал реставрации и просто хозяина. Нашедшийся хозяин получил пессимистическую экспертизу, но поначалу отложил ее. Памятник был «вывешен» на уникальной и затратной металлической конструкции, один вид которой говорил о честности намерений.

Честность, впрочем, была избирательной. Тот же заказчик снес доходный дом по Колымажному с мемориальной квартирой художника Николая Купреянова. Взамен заказчик обещал любой ценой отреставрировать Шталмейстерский дом — и до поры держал слово. Однако стоило тронуть памятник, как тот стал рассыпаться. Повисла годичная пауза, после которой началась ручная разборка памятника. Реставраторы не знали, где удастся остановиться, и остановились на уровне подвалов. ^[12] Все, что выше – новодел.

^[13]

Тогда же сгорела подмосковная усадьба Четвертинских Филимонки.

Усадьба Вяземских — Долгоруковых

Мы вновь на перекрестке переулков, у давно примеченной усадебной ограды (Малый Знаменский, 5). В глубине большого сада виден огромный барский дом.

По новым данным, в основе дома – палаты конца XVII века. При императрицах Анне и Елизавете они принадлежали князю Сергею Алексеевичу Голицыну — внуку знаменитого Бориса Голицына, воспитателя царя Петра. Среди многочисленных Голицыных легко запомнить Сергея Алексеевича: пять лет, до своей смерти, он был губернатором Москвы. Всего пять лет, — но в эти годы основан и открыт Московский университет.

В 1790 году усадьбу приобрел князь Андрей Иванович Вяземский. Через два года здесь у него родился сын, будущий поэт. Детство и юность у Колымажного двора Петр Андреевич будет описывать и шестьдесят, и семьдесят лет спустя, называя допожарную Москву допотопной.

^[14]

Действительно, его отец держал дом так, как будто снаряжал ковчег. Друзья старшего Вяземского составляли цвет литературного сообщества Москвы рубежа столетий: Карамзин, Нелединский-Мелецкий, Дмитриев, Василий Пушкин… Однако потоп для этого ковчега остался в прошлом, если иметь в виду волну подозрений и опал, накрывшую масонские дома в начале 1790-х, после ареста Новикова и Радищева. Дом у Колымажного двора стал новым «сборным местом всех именитостей умственных» и, между прочим, «всех любезностей обоего пола», где можно было «развязать мысль свою или просто язык свой». Сам Вяземский, по отзыву сына, был «великий устный следователь по вопросам метафизическим и политическим».

Но «потоп» остался в прошлом, а ковчег помалу оказался кораблем карамзинистов.

Карамзин стал появляться у Вяземского не позже 1796 года. По преданию, во время предсмертной болезни первой жены Николай Михайлович увидел во сне девушку, простиравшую к нему руку над вырытой могилой. Сновидец узнал Екатерину Колыванову, внебрачную дочь князя Вяземского. Эту руку он попросил в 1804 году и получил согласие. Не стяжав за четверть века московской жизни никакой недвижимости, Карамзин переехал к жене, в дом у Колымажного двора.

Накануне переезда он начал «Историю…» Считается, что Карамзин работал в сводчатых комнатах нижнего этажа. Комната историка должна быть сводчатой.

Летним продолжением дома служило Остафьево — усадьба Вяземских с 1801 года. Или наоборот, московский дом был зимним продолжением Остафьева. Сам Карамзин предпочитал деревню. Центр почитания его памяти сегодня вынесен туда, а дом в Москве забыт. Однако это главный сохранившийся адрес Карамзина в Москве.

Писателем он стал в доме Плещеевых на Тверской, где жил в девяностые годы, где написана «Бедная Лиза». (Тот дом не сохранился.) Теперь, в 1800-е годы, создатель русской беллетристики, научивший читателя верить вымыслу, создавал не просто «Историю…», а новую русскую литературу невымышленного.

Создатель сентиментализма, а значит, культа дружбы, уединился на двадцать лет, «ни об чем не мог думать, ни об чем не мог говорить, ничего не мог понимать, кроме предмета своих занятий. Спал и видел только его, во сне и наяву». Не ждал гостей, и дом его стал «Меккой без паломничества».

^[15]

Князь Андрей Иванович Вяземский умер в 1807 году. «Мы в других начинаем умирать, — написал Николай Михайлович брату и продолжал: — Последняя воля незабвенного князя состояла в том, чтобы жена моя и княжна (Вяземская, сестра Петра Андреевича) жили вместе до замужества последней, и чтобы я имел попечение о сыне его пятнадцатилетнем до его совершенного возраста». Карамзин стал Петру Андреевичу «в отца место». Будущий писатель получил наставника, способного сказать:

«Жить есть не писать Историю, не писать трагедию и комедию, а как можно лучше мыслить, чувствовать и действовать, любить добро, возвышаться душою к его источнику; все другое есть шелуха, не исключая и моих осьми или девяти томов».

Если старших друзей подобрал Вяземскому отец, то младших притягивал Карамзин. В дом у Колымажного двора вошли Жуковский и Батюшков. «Ты, я да Батюшков — должны составить союз на жизнь и смерть, — писал Жуковский Вяземскому. — …Ты, Батюшков и я составим триумвират стихотворный и триумвират друзей».

Совершеннолетие Вяземского и его женитьба в 1811 году заставляли вспомнить волю покойного князя Андрея Ивановича. Карамзины покинули дом у Колымажного двора. А в марте следующего, 1812 года Вяземский продал родовое гнездо. Зачем, неясно; ясно, что оно осталось для поэта «допотопным», довоенным. Войну усадьба встретила с новых хозяином – старицким помещиком Алексеем Тимофеевичем Тутолминым.

На войну Жуковского и Вяземского провожал Карамзин. Выбор полка подсказало родство с князем Святополк-Четвертинским, будущим обитателем Шталмейстерского дома. На Бородинском поле под князем Вяземским убило двух лошадей.

Покинутый Парнас в те времена выглядел предельно скромно. «Как и самый образ жизни хозяев его, он (дом) был чужд всякой роскоши и не блистал убранством… — свидетельствует современник. — Единственное богатство дома сего была обширная и разнообразная библиотека; но и та служила не предметом роскоши, а необходимого потребления». Как и теперь, дом «был окружен обширным и тенистым садом». Послепожарный (а Вяземский сказал бы — послепотопный) план Москвы показывает дом уцелевшим, а сад — сгоревшим.

^[16]

На панораме с храма Христа Спасителя, снятой спустя полвека, видим посреди открытого двора простой прямоугольный дом — среднюю часть нынешнего.

В начале XX века усадьба принадлежала князьям Петру и Павлу Долгоруковым. Братья стояли у основания партии конституционных демократов, учредительный съезд которой состоялся в их московском доме 12 — 18 октября 1905 года. Князь Павел поначалу возглавил московский отдел центрального комитета кадетов. Вторично он сделал это в 1918 году, после запрета партии.

С усадьбой Долгоруковых можно отождествить загадочный, неизвестный москвоведам Мучной городок из романа Пастернака «Доктор Живаго». Лара Гишар стреляла в Комаровского у Свентицких, живших во флигеле Мучного городка: «Этот двухэтажный флигель, слишком большой для бездетной четы Свентицких, покойные старики Свентицкие с незапамятных времен снимали у князей Долгоруких. Владение Долгоруких с тремя дворами, садом и множеством разбросанных в беспорядке разностильных построек выходило в три переулка и называлось по-старинному Мучным городком». Возможно, три переулка суть Колымажный, Большой и Малый Знаменские. Тогда речь идет о флигелях юго-западного, хозяйственного двора, частично сохранившихся (Большой Знаменский переулок, 6). Сам Пастернак жил неподалеку, во флигеле бывшей усадьбы Голицыных (Волхонка, 14/1) – рассказ об этом впереди.

В северном углу двора, за домом справа, прячется уютный коттедж. Это не уединенный флигель для гостей. Это… копия манчестерского дома Фридриха Энгельса, возведенная в раннесоветские годы, когда усадьбу занял Институт Маркса и Энгельса во главе с Давидом Рязановым. В 1926 году Институт пристроил к усадебному дому крылья. Так строили до эпохи исторического материализма: в духе добротной эклектики XIX столетия. Архитектором был мирискусник Сергей Грузенберг. С 1960 года в усадьбе размещался Музей Маркса и Энгельса – филиал Института марксизма – ленинизма.

^[17]

В 1990-е годы музей закрыли, усадьбу передали сперва Дворянскому собранию, затем — Музею изобразительных искусств. Дом фактически опустел и быстро обветшал.

По плану развития Пушкинского музея, усадебный дом реставрируется для Галереи западной живописи. Это замечательно; одновременно дом соединяется с главным зданием Музея двухэтажной подземной полостью для сопутствующих музейных функций. На поверхность парадного двора выходят световые фонари в виде стеклянных клумб. Строительство предполагается вести закрытым способом. Таковы пункты компромисса проектировщиков с законом и градозащитниками. Первоначальный проект Нормана Фостера предполагал снос усадебной ограды и продление усадебного сада в Малый Знаменский переулок. Световые фонари в эскизе Фостера имели сферическую форму, а подземелье было трехэтажным, с автомобильной парковкой на минус-третьем этаже.

Продолжение следует ^[18]