[1]
Александр Можаев
Второго мая исполнилось 285 лет со дня рождения императрицы Екатерины Великой, важнейшего действующего лица не только российской, но и московской истории. Принято считать, что государыня-матушка Москву не слишком жаловала, то начиная, то бросая сумасбродные градостроительные начинания. Однако на деле Екатерина сделала для Москвы очень много, а её Генплан развития города «единственно впредь навсегда» действительно остается лучшим и нечеловечески актуальным.
Опубликовано Вести.ру [2]
Сложность отношений Екатерины Второй и второй (на тот момент) русской столицы состоит в том, что императрица далеко не сразу поняла и приняла этот странный город. Странный, прежде всего, для стороннего, нерусского взгляда, а Екатерина Алексеевна родилась в Пруссии и до 14 лет росла совершенно нормальной немкой. Но когда оказалось, что её дальнейшая судьба связана с Россией, девушка отнеслась к этому в высшей степени ответственно: крестилась, научилась прекрасно владеть языком, приняла Россию как вторую родину. Как говорила сама – «я от природы была склонна и привычна исполнять свои обязанности». Но даже при столь достойном усердии, понять Москву такой, какова она есть, а не каковой бы её хотелось видеть, было непросто.
[3]
Екатерина, как известно, оказалась пассионарнее своего супруга Петра Федоровича и довольно скоро от него избавилась. В сентябре 1762-го она прибыла в Москву на свою собственную коронацию и прожила здесь до середины следующего года. Присмотревшись, Екатерина вынесла вердикт: «Град сей древний, что театральная хоромина: пышность и золото слепят очи, а за кулисами пыль да грязь». И тут же распорядилась о преобразовании Комиссии для строительства Санкт-Петербурга в Комиссию для строительства Санкт-Петербурга и Москвы, дабы «заботиться равным образом и о Москве, которая по древности строения своего поныне в надлежащий порядок не пришла». Запылившейся старой столице пришла пора обновить гардероб в соответствии с требованиями Просвещенной эпохи.
Комиссия попыталась взять Москву лобовым приступом: в 1763 году начат строительством Воспитательный дом на берегу Москвы реки, о котором после метко скажет [4] Осип Мандельштам: «Безумный каменный пасьянс, опьяненье штукатуркой и окнами; правильное, как пчелиные соты, накопление размеров, лишенных величья». Заметим, что одновременно с ним строилась, например, изящнейшая барочная церковь Климента, прекрасно вписывающаяся в узорчатый силуэт Замоскворечья — Москва ещё говорила на совершенно ином художественном языке. Но здесь стояла задача даже не внедрить, а врубить и впаять в преступно нерегулярную Москву новый масштаб и новую тему, рациональную по форме, но по сути совершенно утопичную. «Регулярство содействует ободрению жителей к труду и работе» — то есть предполагалось, что классический ордер со временем истребит русскую привычку к разгильдяйству, будет способствовать росту дисциплины и производительности труда.
Гигантский Воспитательный дом, занимающий целый сектор Белого города, был целиком предназначен для содержания и обучения сирот и подкидышей, дабы «исправлять сердца и нравы народа». Красивая, но слишком экстравагантная затея. Титаническая стройка растянулась на 19 лет, однако за это время было возведено лишь 2/3 проектных площадей (правое крыло достроено в 1950-е). Воспитательный дом, прозванный также Несчастным, испытывал недостаток в кадрах и в средствах, смертность среди воспитанников порой превышала 80%.
В 1768 году Екатерина берётся за ещё более масштабную, циклопическую затею полной перестройки Кремля, этого символа старой, дремучей и неисправимой России. Была поставлена задача вывернуть его наизнанку, преобразить до неузнаваемости и превратить в истинный Третий Рим, окружив гигантскими колоннадами, напоминающими площади Ватикана. Но пока Василий Баженов чертил прекрасные дворцы [5] и форумы для народных собраний, непросвещенная Москва явила свету свои самые худшие качества.
[6]
В 1771 году в город была занесена чума. Был шанс не дать заразе распространиться, но бивших тревогу медиков обвинили в упадничестве и паникерстве. Разразилась страшная эпидемия, унесшая жизни половины населения. Чиновники разбежались, чернь взбунтовалась и растерзала архиепископа Амвросия, пытавшегося пресечь распространение болезни. Против Просвещения восстала отвратительная средневековая дикость, и войскам пришлось усмирять её пулями.
Тогда Екатерина пыталась заморозить Кремлёвский проект, но Баженов переубедили её и в 1773 году дворец был заложен в самой торжественной обстановке. А в 1775 году императрица велела остановить стройку и насыпать срытый склон Боровицкого холма обратно. Относительно причин этой перемены до сих пор ведутся споры, но в целом проблему кратко сформулировал историк Карамзин: ««Планы знаменитого архитектора уподоблялись Республике Платоновой или Утопии Томаса Моруса: им можно удивляться единственно в мыслях, а не на деле».
Растрепать Московский омут гигиеническими, воспитательными и даже архитектурными средствами оказалось не так просто. Екатерина обругала Москву «столицей безделья», где процветают «жалкие вещи, способные расслабить самый замечательный гений». А москвичей – «сбродом разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум». И, видимо, решила отвлечься на приятное, поручив не утратившему расположения Баженову украсить Ходынское поле чудо-декорациями для празднования заключения мира с Турцией. У-у, это был всем праздникам праздник, это было такое гулянье, какого нам, жителям светлого будущего, и представить непросто.
Идея принадлежала самой императрице. Её воображение представило Ходынский луг Черным морем, а ведущие к нему дороги – Доном и Днепром. Она распорядилась обрисовать контуры суши песком, а на «морской» половине расставить настоящие корабли. Сами же павильоны банкетных залов изображали крымские крепости, выстроенные «на турецкий лад с разными вычурами». А для народа – канатоходцы и фейерверки, четыре жареных быка и фонтаны, бьющие портвейном. Праздник не просто удался, он был невероятен. И не в последнюю очередь императрицу впечатлило то, что вышедшая из доверия Москва вдруг повернулась неожиданной стороною: 60 тысяч непросвещенных московитов «веселились, как только можно», но при этом «все обошлось без малейшего приключения и при всеобщем наслаждении».
[7]
Может быть, народ был несклонен к мордобою потому, что ещё не оправился от страшного мора. А может быть потому, что история Москвы не даром ведет свой отчет от княжеского «обеда сильна» — нам это в самом деле свойственно, мы это умеем и любим, и если вы к нам с доверием, с быками да фонтанами, так и мы не подведём. Последствия хорошего поведения оказались для москвичей вполне судьбоносны. В 1776 году Екатерина напишет: «Из наших последних городских начинаний в Москве более всего удались иллюминированные представления на Ходынском лугу. Желание наше после Таврических побед видеть Москву как театру для развлечений и всеобщего удовольствия». Из «столицы безделья» Москва становится «столицей увеселений». Виват, Государыня!
Москва наконец стала ей интересна, и Екатерина Алексеевна увлекается не только строительством развлекательного центра в Царицынском парке, но и распоряжается о разработке генплана. В нём уже не было стремления завязать Москву в морской узел, а были прекрасные и логичные начинания, располагающие к несомненному удовольствию: устройство Бульварного кольца, новых центральных площадей, Водоотводного канала с корабельными гаванями, прудов вдоль русла Неглинки. Потом она увлеклась чем-то другим и перестала в должной мере финансировать работы, но идеи были столь хороши, что большая часть их была постепенно реализована в начале 19 века. И если последующий ход событий превратил Москву в город менее удобный и уютный, чем предполагалось, то это оттого, что градоустроители забыли мудрый завет Екатерины Великой: Москва – столица веселья.