Удвоение Москвы

^[1]

Сегодняшняя федеральная элита – в основном петербургская – воспринимает территорию древнего московского региона как «чистый лист», на котором можно по-петербургски нарисовать что угодно. Профессионалы – градостроители, архитекторы, историки, как и общество в целом, просто ставятся перед фактом принятого решения об изменении границ Москвы. Такой подход может привести к гибели исторического наследия, росту социального расслоения и напряженности, отчуждению столицы от страны в целом.

О возможных последствиях расширения Москвы – диалог писателя, автора книг «Две Москвы, или Метафизика столицы» и «Облюбование Москвы», координатора движения «Архнадзор» Рустама Рахматуллина и писателя, художника, автора книг «Московские праздные дни», «Москва. Портрет города в пословицах и поговорках» Андрея Балдина, изначально произошедший в рамках проекта «Говорящие головы» на gogol.tv ^[2].

РР – Сегодня у нас снова есть повод поговорить о метафизике, этот повод – появление прожекта Москвы-2. Наверное, надо сразу напомнить, что подобное происходит не впервые: Москва-2 время от времени возникала и прежде, но потом как-то сливалась с Москвой-1. Имеется в виду, Петровская Яуза, которая в свою очередь наследует в чём-то Грозненскую опричнину. Можно вспомнить и такую экстравагантную версию раздвоения Москвы, как никоновский Новый Иерусалим, где уже нет зрительной связи с городом, но явна связь внутренняя.

И получается, что у Москвы есть два принципа расширения: органический, равносторонний, равнонаправленный, когда город расширяется во все стороны, и потом эти прибавленные территории охватывает некой правильной фигурой крепостной и таможенной границы, и второй — векторный, протуберанцевый вариант развития. Это пример Петровской Яузы, охваченной неправильной, условно ромбовидной фигурой Камер-Коллежского вала. И получается, что первый принцип может быть назван средневековым, а второй нововременским, первый – органическим, а второй – умозрительным. В советские годы Москва вернулась к первому принципу: еще до 1917 г. городом была признана территория в яйцевидном контуре Окружной железной дороги, а затем, в 60-е годы в контуре кольцевой автодороги. А векторная, протуберанцевая, альтернатива существовала, в основном, на бумаге: кто-то рисовал выхлоп в сторону Петербурга, но меньше всего, по-моему, думали о юго-западных направлениях. И получается, что если сейчас эта идея получит продолжение, у нас образуется территория, сравнимая в истории Москвы, наверное, только с упомянутой Яузой, в которой было несколько властных центров, как и у предполагаемой Москвы-2. Там были военные центры из гвардейских полков, был силовой (или пыточный) центр Преображенской слободы, представительский, иммиграционный центр – Лефортово, они образовывали фигуру, которая оказалась почти равна самой Москве. Правда, понадобилось два века, чтобы она могла с этой Москвой слиться в какое-то более или менее гармоническое целое. Это пока до всякой метафизики, просто напоминание о двух способах расширения.

АБ – Получается такой безмятежный, прекрасный разговор. Но, мне кажется, ситуация небезмятежная совсем. Мне очень не нравится проект Москвы-2 своей поспешностью, ненаполненностью всеми теми смыслами, о которых ты говоришь. Это видно даже в той короткой процедуре, которая сейчас происходит. Первоначально последовало желание нарисовать новый столичный контур за две недели что ли, или за 10 дней — сроки из Салтыкова-Щедрина. Сразу за этим выяснилось, что все известные лица выстроились, как ты говоришь, ромбом, но — вытянутым в сторону Рублевки, Истры, всех этих благополучных районов. Честно говоря, уже это мне не понравилось: видно простое желание перетащить работу поближе к дому. В этом сразу пропал любой намек на метафизику. Хотя какой-то смысл в этом был: пробки, возникающие на западном направлении, оттого что наша «знать» едет с Рублевки в центр, а потом обратно, в таком случае хоть как-то рассосались бы. В этом был какой-то здравый смысл, хотя бы намек на рациональность. Но сама процедура мне показалась декоративной: это предвыборная жестикуляция – занять умы горячей и в чем-то актуальной темой. Потом это заглохло, потому что те же самые люди поняли, что их распрекрасный западный район Подмосковья будет безнадежно испорчен, если туда всерьез переселятся госучреждения. А потом возник бизнес-проект, никакого серьезного отношения к первому не имеющий.

В Москве нашим застройщикам, бойким людям, в годы прошлого правления себя хорошо занимавшим, стало тесно. И теперь под видом президентской инициативы создается целое поле для коммерческой деятельности, неограниченное ничем и в принципе — в контексте переноса столицы — бессмысленное. Без всякого проекта, просто заявляется, что некая территория станет Москвой. Это не проект, а поле для очередной волны земельных или любых других спекуляций. И вот оно пульсирует, это поле, прирастает, растет уже на юго-восток, до трассы Дон. И по характеру этой опухоли я понимаю, что это туфта, просто денежные какие-то, надувные, надувательские дела. Застройщику очевидно, что если он огородит поле и на заборе напишет «Москва», то там трава быстрее начнет расти. Ну и валюта, все что угодно. И здесь нет больше ничего, никакого серьезного содержания. Нет пуговицы, к которой можно было бы пристегнуть метафизику, нет даже самого проекта! Где центр, какова структура, что, полости между нынешними малыми городами будут накачивать жильем? Я же градостроитель, я вижу, что это безумие, так города не проектируются, столичные тем более. Я говорил со своими коллегами-архитекторами – у них глаза на лбу! Это не город! Москвы-2 нет!

Еще одна неприятная история: ты слышал, наверняка, о городе для бедных. Шло какое-то начальственное проектирование, в другие области люди ездили – куда бы выселить пенсионеров? Это очень опасно! В социальном плане, в политическом. Опаснейшая идея, а она точно есть, ведь идея «Москва – город для богатых» плавает давно.

РР – На слове туфта можно, конечно, и разойтись, но диагноз правильный. Нужно продолжать думать, прокрутить слово «опасность». Давай подумаем о метафизической опасности, коль скоро мы уже привели примеры Петра и Грозного. Нужно вспомнить, что оба бегства, обозначенные опричным двором в Арбате и Александровой слободой у Ивана Грозного, и Яузой, а затем Петербургом у Петра, оба эти бегства были бегствами от Москвы, отталкиванием от нее. Это были антимосковские, антикремлевские проекты, замешанные на ненависти к старому центру, на отторжении его. Меня в этом смысле если не утешает, то несколько успокаивает то обстоятельство, что в этом проекте я не вижу «антимосковскости». Все, что нам говорится, говорится в пользу Москвы. Это делается для того, чтобы: а) разгрузить Москву в транспортном отношении, б) вывести из нее застройщиков на чистое место, в) спасти от вандализма Старый Город, г) вывезти чиновников или часть чиновников, обслуживающих федеральное правительство. То есть, ради Москвы из нее выносится вторая Москва. Это совсем не то, на первый взгляд, чем были Петровская Яуза или Грозненский Арбат. Здесь нет отрицания, которого можно было бы ожидать, учитывая, что сейчас федеральная элита в основном петербургская. Но есть какой-то глубокий уровень, когда, действительно, бросается чистый лист и говорится – рисуй! Предлагается болото (условно, если вспоминать Петербург), на котором можно «умышлять», на котором можно сочинять что-то «головное». В этом смысле проект, безусловно, немосковский. Но пока это только петербургский принцип градоустроения: рисование по белому.

АБ – Я, к сожалению, не смогу с тобой согласиться. Когда ты разложил всю историю, ты умолчал о Петербурге как таковом. Ты говорил о Яузе подмосковной. Но столица-то в итоге уехала не на Яузу, а всерьез и надолго. И теперь, мы видим, что эманации идут оттуда, и промосковскими я их никак не назову. Всё происходит через колено, знакомым варяжским образом. С криками «Мы научим вас работать!» сюда приходит новая команда. Я слышал (надеюсь, что это анекдот), что при первой же встрече с новым начальством, докладывающие о состоянии Москвы долго рассказывали о Сокольниках. Тут их перебивают и говорят: «Хватит о Сокольниках – давайте о Москве!» Докладчик отвечает: вы бы хоть предупредили, мы показали бы на карте, что Сокольники – это часть Москвы. На следующий день его увольняют. Если это и анекдот, то очень плохой, он показывает уровень взаимодействия новых властей и профессионалов, которые еще с лужковских времен были задавлены и сосланы куда-то в заднюю комнату. Специалисты давно не имеют дела с Москвой. И вот сейчас ты говоришь, предлагается чистый лист. Какой лист? Останется ли Москва в Москве вообще? Нет ли проекта переноса столицы, к примеру в Сибирь или куда подальше? Мы существуем в этом отношении в постоянной готовности к сюрпризам.

В итоге на практике ничего, кроме игры цен на землю, спекуляции. Я знаю инерцию этого отношения к Москве — как к поляне, которую нужно стричь. Пресловутый предыдущий Генплан был Генпланом для застройщика. Для пересортицы столичной земли. Теперь это переходит на Подмосковье. Ещё бы в этом не было опасности! Тем более, что делают приезжие, еще не вошедшие в курс дела люди. Петербургские люди, казанские люди – сама постановка вопроса, сами «называния» небезопасны.

РР – Когда я говорил о чистом листе, я, конечно, не имел в виду незастроенность территорий, неисторичность. Я только имел в виду сознание этих людей. Им кажется, что перед ними чистый лист. Разумеется, эта территория с глубочайшей подосновой. Она почти совпадает с серпуховским уделом князя Владимира Андреевича Храброго, а центром, геометрическим центром этой новой фигуры оказывается Перемышль, нынешний мертвый город – городище близ пересечения Варшавки и Малого кольца. Я уже называю эту Москву-2 Перемышлем. Разумеется на этом пространстве множество усадеб, с определенными и неопределенными территориями, с угодьями, с парками, с лесами-полями. Огромное количество храмов, причем таких исключительных, могущих претендовать на роль сакрального места, как Дубровицы. Несколько не столь известных монастырей. Разумеется, это не чистый лист. Разумеется, это территория, с которой по-петербуржски работать нельзя. Это может сказаться на состоянии наследия, археологии, парков усадебных. Это все немножко другой разговор, мне просто не хочется сразу переходить в плоскость «архнадзоровскую».

АБ – Я просто не верю, что есть такой человек, который этим реально сейчас занимается, и произносит вдруг название – Перемышль. Вникание в историческую подоснову! Как только ты вникнешь, ты перегородишь дорогу бульдозеру. А что происходит между защитником города и экскаватором, мы все знаем. В последнее время никого не интересуют тонкости, и Москва в этом отношении в очень большой опасности. Нельзя к ней подступать с топором, чтобы врубиться в какое-то очередное окно. Как только я понял, что за метаморфоза происходит в том же Моспроекте, я схватился за голову. Мне сказали тогда мои коллеги: «Подожди, надо же посмотреть на человека, надо же посмотреть, как он работает, он же еще ничего не сделал!» Как это? В операционную заходит человек с топором, замахивается… Его хватают за руку. А он — «Ребята, я же еще ничего не сделал!» Когда сделаешь, уже поздно будет!

РР – Я не вкладываю в этот проект никакой глубины, я за них этого не делаю. Это наши слова.

АБ – Но ты же говоришь о Дубровицах, о Перемышле…

РР – Это наше напоминание, мы должны об этом напоминать. Я вовсе не выступаю апологетом этого проекта. Давай вспомним о предложении вынести туда же правительственную функцию, и строить, по-видимому, правительственный городок или несколько центров – по ветвям власти. Здесь снова возникает воспоминание об опричнине и о петровской опричнине. Я вообще сторонник того, чтобы делать это слово «категорией», скажем – «опричность». Это совершенно необходимо для понимания природы Москвы.

АБ – Как ни назови, от слова «опричнина» на душе лучше не становится.

РР — Давай лучше еще раз вернемся к началу города. Как мне представляется, это история двоения в зерне – именно в зерне. При начале города, при скрещении дорог, у перевоза или брода, у торга, возникают два холма. Нужно выбрать место для города, выбирается, естественно, остроугольный холм – Кремлевско-Боровицкий. Тупоугольный – Ваганьковский оказывается предместьем и, видимо, предместной крепостью. И вот уже в этих исходных ландшафтных условиях заложено драматическое будущее. Грозный бежит именно на этот тупоугольный холм, его резиденция становится главной: опричный двор на месте журфака МГУ. Но Ваганьковский двор на месте дома Пашкова, видимо, тоже входит в эту долю, это вторая его крепость. И принципиально важно, что это отношения «город-загород». Грозный бежит за город, и ставит загородную цитадель против Кремля как города. А по мере роста городской территории, по мере ее округления, по отношению уже к круглой Москве Белого и Земляного городов, возникает квадрат петровской Яузы – это обязательно фигура вне первой фигуры. Какие бы рецидивы опричного двоения мы ни обнаружили потом, мы непременно увидим, как этот второй холм противостоит некой меньшей городской фигуре. Например, Пресня 1905 года, Пресня Белого дома — тот же холм противостоит круглой Москве, и речной чертой здесь уже оказывается не Неглинная, а речка Пресня, ныне невидимая. Тот же самый Тушинский лагерь, когда та же история отъехала в Тушино, на устье Сходни, когда возникла вторая Москва второго самозванца против первой Москвы и на порядочном расстоянии нынешнего Ходынского поля. Почти обязательно здесь присутствует река, разделяющая две горы. Вот этот второй относительно Москвы холм или Воробьевы горы, они редко наполнялись острым политическим самостоятельным значением, но все-таки там стояли фрондирующие фигуры – Герцен и другие. Это тот самый юго-западный вектор, который нам предлагается — Киевское и Крымское шоссе оказываются гранями этого клина, этой Москвы-2, а внутренней артерией оказывается Старокалужское шоссе. Это именно юго-западный вектор, продолжающий Воробьевы горы. У нас есть пример Воробьевых гор как «нового арбата» с маленьких букв, и некоторые функции, свойственные Ваганьковскому холму, там воспроизводились: новая наблюдательная площадка. Вспомним, Булгаков видит эту функцию у Дома Пашкова и на Воробьевых горах, и даже производит перелет героев с одного места на другое. То есть, жестикуляция противокремлевской фронды охотно воспроизводится на Вороьбевых, но вместо властного центра, вместо Замка, в итоге возникает высокая фигура университета либо Мамонова дача, где сидит человек, признанный безумным, потому что считает себя истинным царем, – Дмитриев-Мамонов. Либо становится там Герцен, который клянется непонятно в чем, но в виду древней Москвы, произносит нигилистическую клятву.

Вот этот юго-запад существует. Он недоразвит, но, повторю, проекты развития второй Москвы «на спине» Воробьевых гор, за кромкой, существовали. Увидеть здесь преемственность буквальную довольно сложно. Но если в этой Москве-2 появится в какой-то выразительной позиции правительственный квартал… Не в ложбине, не в овраге Бахчисарайском, а сияющий город на холме – а я уверен, что кто-нибудь из конкурсантов нарисует сияющий город…

АБ – А будет и конкурс?

РР – Говорят, что это надо делать посредством международных конкурсов. Кто-нибудь обязательно нарисует новый Кремль. Мы только что видели последнюю попытку этого – пресненская версия с московским Сити, безусловно антикремлевская фигура. И вполне возможно, что появится следующая такая фигура. И появится она за новой городской чертой, за кольцевой автомобильной дорогой, за последней стеной Москвы. Вот в этом случае «опричность» расцветет всеми красками. Форма для нее может возникнуть раньше, чем придет она сама. Может быть создан вот такой пустейший «противокремль». Форма, сосуд, который будет ожидать властителя с отчетливо антимосковским настроением.

АБ – Я думаю, что у нас сейчас часы вращаются гораздо быстрей, чем в те времена, и все болезни развиваются быстро. Я настроен пессимистически. Ты только упомянул Москва-Сити, а ведь это провал! Пустота бродит вокруг Москвы, эта пустота бессмысленна и разрушительна. Она всегда ходила, это особенность Москвы. Время от времени надувались эти шары, столичные дублеры. Котловский лагерь Лжедмитрия II нарисовался именно так. Самого Лжедмитрия уже не было в живых, но пустота надулась и подступила к Москве второй Москвой. Минус-Москвой. И теперь этот новый проект  для меня склоняется к Тушинскому лагерю или, еще хуже, к надувному Котловскому. Точно – это же юг. То что, сейчас эта «проектная» опухоль движется в сторону трассы Дон, исторически, хотя и косвенно, подтверждает, что проект пуст, тем более в перспективе. И потом, с самого начала мне кажется, что это дымовая завеса. На самом деле разрешаться эта проблема будет совсем не так, подмосковно, а шире и размашистее. После выборов. По-питерски. С другой логикой, с созданием федеральных центров. Это уже звучит – федеральный центр. И не один, а, допустим, несколько. По цепочке до самого Владивостока. И это будет разговор гораздо более серьезный.

РР – Значит, ты считаешь, что это скорее аналог некой Немецкой слободы, имея в виду, что за Немецкой слободой следует Петербург. Что это трамплин.

АБ – Это тренажер. С точки зрения метафизической это имеет право на существование. Но уже понятно, что некое поле сформировано, поле пожеланий о переносе столицы. Подъемы и ямы на этом пути уже все готовы. Нынешние проектировщики – подмосковные, которые побежали впереди паровоза, — вряд ли сознают, насколько это серьезно. Да и зачем это им? У них другие заботы. Неважно, есть ли там Перемышль или Котлы, или что-то еще историческое. Мы начинаем с тобой подбирать исторические примеры, но их нет в головах людей, которые это затевают. Слова о проектировании едва сказаны: «Не провести ли конкурс?». А дело уже идет. И каким будет этот конкурс? Мы научены в последнее время распрекрасными этими конкурсами с заранее известным результатом. В процесс не вовлечена общественность, образованное, сознающее сословие. Оно существует, но его голоса совершенно не слышно. Я согласен с тем, что важны деньги, они должны иметь какую-то силу и развитие, это нормально, но когда действуют только деньги, когда в процессе не участвуют профессионалы – надуваются эти опухоли под Москвой. Ты хороший человек, ты называешь все это возвышающими словами: Москва-2. Для меня это Минус-Москва. Я ей даже номер не хочу присваивать, потому что это торговля пустотой.

РР – Это и есть опричь-Москва, Москва кроме Москвы. Два, двоение, дубль, здесь нет плюса. Двоение вообще признак демонизма. Это тень – тень оригинала, обезьяна. И это опасность любой опричнины. И если возникает тень Кремля, как московское Сити, здесь двойка – признак темноты.

Давай лучше подумаем о судьбе Старой Москвы, в случае если этот проект все-таки запустится. Кстати, слово «старая» стремительно меняет смысл. Кто-то называет Старой Москвой Москву в пределах Кольцевой автодороги. Я имею в виду Старую Москву, меньше, чем Москва-1. Я говорю не просто о сохранении Старой Москвы, а прежде всего о сохранении кремлевской сакральной, доминантной функции. Я вспоминаю встречу президента с мэром, где обсуждался вынос правительственных учреждений. Мэр говорил об этом в предположительном ключе, президент прервал его и дал понять, что это решено. С другой стороны, есть реплика Управления делами президента, когда глава управления сказал, что сам президент будто бы остается на месте. Я просто хочу сказать, что очень важно понять, какая мера власти будет оставлена в этом проекте Кремлю. Безусловно, Кремль не должен быть опустошен, не должен лишиться властного начала. Многие, кто готовили этот проект, в том числе некоторые архитекторы, говорили, что он делается для того, чтобы освободить Кремль от правительственных функций, чтобы музеефицировать его, просто открыть как первую часть города. Скажем, президент располагает парадной резиденцией в императорском дворце и рабочей резиденцией в Сенате. Мне представляется, что вполне достаточно второго. Открыть ворота со стороны Красной площади, безусловно, необходимо, чтобы разные части города сообщались, и человек мог попадать в Кремль, не обходя его кругом. И омертвление Китай-города, в основном за счет развития Администрации президента, и огораживание переулков – это то, чему в данной ситуации можно положить конец.

Но я боюсь, что здесь возникнет другая крайность. Кремль может, действительно, превратиться в город, не обитаемый властью. Я против такой перспективы. Мне кажется, что по крайней мере представительская резиденция президента здесь нужна. Многие говорят, и я согласен, с тем, что и представительская резиденция Патриарха здесь была бы уместна, как это было раньше. Патриарху мы не вправе советовать, а президенту вправе, но тем не менее, в Кремле есть Патриарший дворец, сейчас там музей. Одним словом, как бы ни проектировалось вот это раздвоение или расцентровка Москвы, в ней должна сохраняться иерархия. А сохранение иерархии возможно при условии сохранения главенства Кремля.

АБ – А ты можешь мне ответить на вопрос: в петербургскую эпоху, когда за Москвой сохранялись важнейшие функции – коронационная, церемония освящения власти как таковой, дворцовое ведомство, императорский дворец — вопрос о музеях тогда так не стоял?

РР – Нет, тогда можно было посещать дворцы, в земскую эпоху уже за плату, это известно. Они воспринимались как часть мега-экспозиции. Но это был, прежде всего, открытый город: в нем жили. Землевладельцы выехали из него при Екатерине. Последним был Трубецкой, который должен был уступить казне участок для строительства Сената. Но жили люди дворцового ведомства в казенных квартирах в Кремле. Почему Лев Николаевич Толстой венчался в Кремле? Потому что здесь служил его тесть Берс. Кремль был именно первой городской частью. Все незаложенные ворота были открыты, и, конечно, Кремль не воспринимался как замок. Он стал замком с приездом Ленина. С тех пор эти два принципа – город и замок – борются, статус Кремля до сих пор не вполне определен.

Здесь сложная задача: сделать его вновь городом, и при этом сохранить в нем властную резиденцию, город с государевым двором внутри. При том, что президент – не помазанник, а избранный чиновник. Сохранив, скажем, на востоке между Сенатом и Арсеналом президентскую резиденцию, и открыв максимальное количество ворот, максимальное количество дворцов для публики, мы могли бы создать правильный баланс, вернуть Кремлю его принцип. А он демократичен по сути своей.

АБ – Все правильно. Но как только ты произносишь слово «сложное решение», я сразу прихожу в уныние. У нас сейчас властвуют законы примитивные, товарно-денежные, как их марксизм называет. Сложные решения необходимы, но по настоящим правилам игры они невозможны. Нужно понять, кто занимается этим проектированием, насколько оно прозрачно и насколько оно профессионально. Я тебя слушаю и со всем согласен, но как только начинаются реалии, все переворачивается вверх дном.

Профессионалов не видно — ни историков, ни градостроителей, ни архитекторов. Можно говорить о выносе функций в ближние пункты, можно предлагать макропроекты – с Владивостоком, с Сибирью или Байкалом. Все это возможно, если это делают специалисты, если идет сложная работа. Все, что связано с Москвой, с ее историей, безусловно, очень интересно. Драматично, конфликтно, полно опасности, хаоса, или, наоборот, стремления к росту. Но нужно все это делать в комплексе знаний о Москве. Этого сейчас нет. Идёт работа топором, людей интересуют только деньги.

РР – Ситуация, действительно, удивительная, потому что еще несколько лет назад что-нибудь такое расширить предлагал Лужков, Московская область говорила «нет». И всем казалось, что ничего в обозримой перспективе не будет. А теперь другие два человека сказали «да», посидев между собой или с кем-то третьим, и события –развиваются настолько стремительно, что кажется, что их уже невозможно остановить. И то, и другое – это две нелепости, связанные с тем, о чем ты говоришь, с отсутствием какого-либо экспертного поля, какого бы то ни было обсуждения.

АБ – Я боюсь, что в нашей обычной радикально манере любой проект, будучи хоть немного продвинут, приведет именно к этому толкованию. Вынос власти будет означать, что мы на Москве ставим крест. Она переезжает.

РР – Тогда констатируем в итоге, что никаких внутренних, употребляя наше слово, метафизических причин, для бегства Москвы из Москвы – нет. Для отрицания Кремля – нет. Нет никаких доказательств того, что Москва как столица оказывается несостоятельной. Есть какие-то земляческие симпатии и антипатии. Но истекать Москве из Москвы не для чего. Таким образом, стратегия равнонаправленного, равномерного расширения, стратегия условно средневековая, была бы более оправданна, чем стратегия протуберанцевого выброса, да еще и с выносом властных функций в этом единственном направлении. Вот в этом предварительно соображение мы с тобой могли бы согласиться?

АБ – Согласиться с уточнением, что реальная ситуация полна электричества и неприязни к Москве. Заслуженной неприязни, вот в чем засада. Москва после 91 года не озаботилась проектированием новой России. На ней огромная вина и ответственность. Она занялась собой. Это очень грубое обобщение, но она замкнулась в себе, она превратилась в того самого клопа, которого клянут по всей России. Я много езжу и ты много ездишь, мы это знаем прекрасно. Реальная обстановка очень неблагоприятна. И нынешние предложения отчасти продиктованы именно этим.

РР — То есть ее клянут не как столицу, а как номерной субъект федерации, которому почему-то поручили столичную функцию и забыли, почему. Лужков олицетворял именно эту ситуацию. Т.е. провинция, губерния номер такая-то, которой поручили быть столицей и которая не захотела этим заниматься. Претензии были связаны именно с тем, что Москва не исполняла своей задачи, а не с тем, что она является столицей в метафизическом смысле.

АБ – Я не говорю о конкретике, конкретная историческая ситуация именно такова, что неприязнь к Москве логична. И – архитектурной Москве не доверили выбирать своего профессионального лидера. Это бесперспективно и опасно, потому что дело сразу выливается в непрофессиональные решения. Мы с тобой замечательно можем договориться в части теории и воспрепятствования новому «проектированию», по всей исторической шкале, но как только ситуация актуализируется, мы видим повсюду большие опасности и ямы. И это вопрос ко всему обществу, только ему возможно разрешить данную ситуацию.

Материал подготовили А.Можаев и Н.Черняева.