Другой город
Александр Можаев
Опубликовано в журнале «Русская жизнь»
Никогда прежде Город на Неве не вызывал у меня особых чувств – может оттого, что впервые я побывал в нём очень морозной зимой, лет 13 от роду. Осталось ощущение какой-то зябкости, созвучное строгости зданий и прямости улиц. Однако вскоре город Ленина превратился для меня в город, извините, Виктора Цоя, вроде забрезжила какая-то симпатия, но ненадолго. В 1990-м я оказался в городе в дни молодёжного траура и снова было неуютно. В начале 90-х были студенческие алкотуры в бар «Жигули» (пиво было изрядно дешевле, чем в Москве, ради этого не жалко было тратиться на билеты), но они плохо запомнились. В 95-м приезжал летом, прекрасно гулял по крышам, но одновременно получил тяжёлую сесуальную травму… Короче, отношения с городом складывались неоднозначно.
Этой зимою я снова прибыл в Петербург. Холодно, темно, дождь, мокрые ботинки. Никогда Питер не встречал такой гадкой погодой, однако теперь это почему-то раздражало гораздо меньше. После нынешней Москвы здесь почти всё выглядит глубоко настоящим, великолепно нестройным, нечесаным – и дома, и очень многие люди. И вот хожу я какими-то непонятными каналами (ориентируюсь в Питере я по-прежнему плохо), сворачиваю в переулки, и с каждой минутой делается всё теплее. Наконец понимаю, в чём дело: я шаг за шагом возвращаюсь в Москву начала 90-х, в свои любимые, несуществующие более подворотни Китай-города.
Здесь так же безлюдно, тихо, такие же сутулые, давно не крашенные стены, увитые вязью вентиляционных и водосточных труб, такие же нелепые вывески, офисы не пойми чего, ведомственные столовки. Иду дальше, и время движется вспять всё стремительнее: во дворах появляются лотки с какой-то бижутерией, чуть ли не клипсами торгуют — пожалуй, это уже 80-е. Достаю фотоаппарат и сразу получаю по шее: чаво надо, это мой рынок! Настоящие ужасы перестройки. Но за следующим углом меня наконец озарило: это же знаменитый Апраксин двор, живая декорация «Собачьего сердца», огромный паршивый рынок в самом центре города, практически в паре кварталов от Невского. Публика, конечно, стрёмная, но зато какая красота вокруг – настоящий лабиринт старинных торговых строений, брусчатка, чугунные галереи без конца и края – такой богатой фактуры, кажется, не было даже в Китай-городе. Москва моих грёз, и одновременно совсем другой город.
С такими вот удивлёнными чувствами я и отправился на встречу с Еленой Юдановой, прекрасной участницей прекрасной группы «Колибри», потому что кого расспрашивать о городе, как не его поэтов и художников. Кроме того, несколько лет назад мы с Леной незабвенно пили коньяк в культовом московском стояке «Аист», сегодня я тайно надеялся на что-нибудь столь же романтичное.
Встретились на приснопамятной улице Рубинштейна, у дома 13, бывшего рок-клуба. Ностальгия обломалась: ремонт, во двор не пускают, хотя в подворотне ещё живы прежние граффити: «НОМ – короли Петербурга», «Цой жив». Вот, говорю, Лена, а некоторые люди сказывают, что мифический Цой существовал на самом деле…
— Да кто ж знал тогда – молодой парень симпатичный, скромный. В гости к кому придёшь — там Цой сидит, поет, ну поет и ладно. Здесь, в клубе мы тоже однажды выступали, прямо на улице. Но вскормила нас, конечно, Пушкинская 10.
Там рядом, на Коломенской улице, жила в мансарде Наташка Пивоварова, там мы впервые репетировали. А потом у Наташки — она же у нас режиссер массовых зрелищ — была практика в клубе подростковом, то ли «Ровесник», то ли «Ромашка». Там были подростки, бутылки из под портвейна и никому ненужные поломанные шахматы. Там мы дали свой первый концерт офигенный, люди от смеха падали. Это были шлягеры 50-х, то есть еще не совсем «Колибри». Копейкин расписывал занавес, все серьезно.
Мы не спеша идём в сторону Пушкинской, сворачивая в переулки, вглядываясь в тёмные арки подворотен. В одном из дворов – надпись большими буквами: «Защити свой дом от сноса». Рядом к стене притулилась кирпичная сарайка, поросшая берёзками.
— Деревья на стенах, это же очень типично. А еще есть много таких крыш и балконов, люди живут, а на балконе у них берёзы. У нас же скверов и так мало, и застраивают их постоянно. Вон тот скверик, на углу Дмитровского переулка, отстояли. Тут такой митинг был, нас тоже приглашали, но мы проспали. Хотя это всего лишь тополя, во время бурь и штормов они легко падают. Но с другой стороны, ты знаешь, почему их в этом городе так много? После блокады их первыми завезли, потому что всё же повырубили, а они растут быстро. И кошек тоже пришлось завозить новых…
Я припоминаю этот спасённый скверик, хотя и смутно. Я, кажется, пробредал сквозь него году этак в 91-м. Значит, «Жигули» действительно находились в этой части города. А что же сейчас в ней находится???
— А я тебе покажу… Я знаю, мы летом так изучаем город — выбираем район и идем гулять, естественно с заходом во всякие злачные заведения. Были бы у меня средства, я бы рюмочных понаоткрывала повсеместно — можно же пьянство превратить в благородный процесс, при этом сделав его демократичным.
Мы заходим в безымянную поилку на Стремянной улице – крохотный стояк без закусок, в пластмассовые стаканчики разливают водку, 72-й портвейн и шампанское (!), очень приятная атмосфера. Потом ещё в какое-то славное заведение, где на второе подают изящнейшие канапе с аналоговой чёрной икрой, по 8 рублей штука (!!!). Северная Пальмира пленяет меня всё больше и больше. И наконец, выходим к довольно основательному заведению по имени «Двадцаточка».
— Вот это место теперь даже модное. С тех пор как газета «У метро» обнародовала атлас дешёвых рюмочных, такая разная публика здесь стала появляться, молодежь с гитарами, явно приезжая, иностранцы. Приличные люди, приходят и спят, как полагается, на столиках.
С этого места как раз и начинается Коломенская, очень бомжовая улица. Вот здесь дорогие магазины и прочее, а шаг вправо-влево и я тебя уверяю… Жителей, которые запирают воротами знаменитые прежде проходные дворы, я понимаю в принципе. Но я не могу назвать это трущобами – просто реальный, живой мир. Причём это ещё вполне приличные дворы, а на Васильевском вообще, будто мхом покрыто. Ты не был на улице Репина? Вот там настоящий старый город. Там даже булыжное покрытие, которое за сто лет, похоже, ни разу не ремонтировали.
На следующий день я поехал на улицу Репина и действительно остался доволен. Место, которое требует ремонта, умеренных санационных мероприятий, но ни более того, ни в коем случае. На Репина мне вспомнилась Новая Голландия, заколдованный остров без набережных, неокультуренные берега, печальнейший из объектов грядущей реконструкции. Доводы сторонников радикальных преобразований вполне понятны: ваша романтика дурно пахнет и грозит обрушением, все эти острова, дворы, крыши подлежат ликвидации, потому что они хрупкие, дряхлые и грязные.
— Одно дело хрупкие, другое – грязные, — говорит Лена. — Голландия – место какое, просто волшебство. Эти заросшие берега, стены — как будто ты попал в другой город. Самое удивительное было приплыть туда на прогулочном катере, белой ночью, в 90-е. Сейчас уже не то, катеров развелось столько, что в сезон на каналах стоят пробки, а тогда это только начиналось. Это была вообще мистика — набираешь вина, закусок, и попадаешь в совсем что-то другое, плывёшь, а тебе люди с мостов руками машут.
Новоголландский проект Фостера, как и Мариинка — вообще кошмар и издевательство, больше похожие на какие-то акции для отмывания денег, и я надеюсь, они этого всё-таки не построят. Точно также я не боюсь и газпромовской бандуры, её не будет просто потому, что это невозможно. Я читала, что даже если башню «Газпрома» выстроить до половины высоты, уже начнутся катаклизмы. Там же, как говорят, сверху глина, а под ней слой воды под офигенным давлением, как в пушке снаряд. У Нострадамуса написано: город на севере рухнет в столпах воды и пламени. Столпы воды – потому что давление, а пламя это, наверное, аллегория Газпрома. Короче, 333 года город простоит, немного осталось.
Теперь мы идём по Кузнечному переулку. Справа дом Арины Родионовны, слева – Достоевского…
— Как тебе такие имена? А это улица Малая Московская, вон мансарда, а под ней три окошка, здесь я прожила 10 лет. Сначала окошка было два, а третье занимал авторитет Багратион Углава, про него даже в «Бандитском Петербурге» отдельно прописано. Мы с моим тогдашним спутником жизни Серёгой Кагадеевым подъедались из его холодильника. Как-то утром Серёга пошел на кухню ставить чайник, а там Багратион, а по стенам сидят на корточках такие классические ребята, а на столе вот такая куча долларов и он их делит, кого-то мирит, решает судьбы. Ребята встают, говорят нам «Здравствуйте»… Сам жил при этом в коммуналке, да, авторитет не имеет права иметь собственность и семью, а то ты не знаешь! Это уже потом они стали: «А чё, мы хуже всех что ли». В общем, комната в результате отошла к нам, потому что соседа зарезали в Голландии, 19 ранений.
Владимирская площадь, центр композиции – бессовестная новостройка «Регентхолла». К ней прилепился отбитый общественностью дом пушкинского товарища Дельвига, но теперь уже не понятно кто из них выглядит пришитым не к тому месту рукавом.
— Хотела завести тебя в этот двор позади торгового центра, да не буду. Заходишь, думаешь: блин, как Озерки — ну это у нас спальный район такой. А прежде здесь, через дом направо, была шикарная разливуха, 24 часа, мы тут очень много времени проводили с Серегой Кагадеевым…
Сергей Кагадеев – один из вышеупомянутых Королей Санкт-Петербурга – теперь живёт в Москве. А мы, проходя по Загородной улице, встречаем на тротуаре его брата Андрея. Настоящий Король, прётся совершенно запросто по тротуару, тащит картонную коробку с надписью НОМ. Те, кто помнят 93-й так, как помню его я, разделят мою тихую радость. Мы с Кагадеевым договорились о встрече на Невском, на выставке великого русского художника Копейкина.
Записи
