Архнадзор

Мы начинаем публиковать фрагменты из рукописи книги «Облюбование Москвы», написанной Рустамом Рахматуллиным. Сегодня предлагаем Вашему вниманию первую часть, посвященную метафизике Никольской улицы. Тескст предваряет предисловие автора, объясняющее суть далеко не всем известного термина «метафизическое краеведение».

Рустам Рахматуллин

Понятие метафизики идет от Аристотеля, так называлась его книга, следующая за «Физикой», то есть буквально «После физики». Метафизика и есть то, что после, кроме физики, над физикой, за ней. Школа метафизического краеведения существует на материале Петербурга с 1920-х годов, а сейчас она явно появилась и в Москве.

В ней существуют два различных направления: есть сакральная топография, то есть метафизика намерений, реконструкция метафизических намерений. Скажем, такое-то посвящение или расположение храмов несет метафизическую идею, которая подразумевалась заказчиками и строителями. Здесь строгая наука может быть метафизична. А есть метафизика ненамеренного, когда мы верим, что в городе проявляется Божественный замысел. И здесь академическая наука останавливается, а литература, поэзия, эссеистика может попытаться двигаться вперед, работая интуитивно.

Метафизика Москвы находится на стыке этих двух течений, в ней сплетаются реконструкция и интуиция. Скажем, о Царь-колоколе есть пророчество Серафима Саровского, из которого можно заключить, что это колокол мертвых, что ему суждено возвестить конец времен. А про Царь-пушку ничего такого нет. С пророчеством о колоколе может работать культуролог, независимо от того, верит он или нет, он работает с ним как с культурной реальностью. А если мы по аналогии перенесем эти представления и на пушку, то мы выйдем за академическое поле и поступим как поэты, писатели, эссеисты. Мы скажем, что это пушка мертвых, она должна возвестить последние сроки. Действительно, чтобы возвестить такие сроки, царица пушек и царь колоколов должны быть, во-первых, именно царями, а во-вторых, ни под каким предлогом не звучать раньше положенного.

Или пример Никольской улицы, где каждый двор между Неглименской стеной Китай-города и улицей ведет себя как цитадель, обращенная внутрь города. Между тем, невозможно утверждать, что это входило в чьи-либо намерения, это самопроявление города: матрица изначальной московской цитадели на Боровицком мысу дублирует себя вдоль Неглинной.

Эти вещи существуют изначально, но когда автор посвящает им текст, они начинают самостоятельно жить в культуре, и в этом состоит ответственность автора. Эссеистика — это творящий комментарий, в ней нет умножения сущности, она только устанавливает связь между уже созданными сущностями. Можно вспомнить смелую эссеистику «Сказания о начале Москвы» XVII века. Киевские ученые-могилянцы, которые его составляли, имели упоминание об убийстве Кучковичами Андрея Боголюбского и о Москве, «Кучкове тож». На этих двух точках они строят прямую линию, а на ней появляется боярин Кучка и весь родоначальный миф Москвы, который теперь принимают за летописную историю. Но это не историческая правда, а культурная реальность, с которой мы работаем.

Улица Просвещения

Иное средневекового города маркируется иноземщиной, просветительством и лицедейством. Иноземец, лицедей и просветитель суть агентура Нового времени в Средневековье.
Слывущая улицей просвещения, Никольская, особенно ее нечетная сторона, дом за домом ставилась на подозрение у традиции.
По Никольской адресовались: Комедийная храмина Петра в начале улицы, на Красной площади; первоначальный Университет в том же квартале, на месте, где ныне Исторический музей; Университетская, читай: масонская, у Новикова на аренде, типография в палатах Воскресенских (Иверских) ворот; Славяно-греко-латинская академия в Заиконоспасском монастыре; Никольский монастырь — центр греческого, главным образом афонского присутствия при Никоне и после; Печатный двор; Типографическая школа этого последнего. Прибавить книжную торговлю на Печатном дворе и дальше, подле церкви Троицы в Старых Полях.

Никольская — часть ростовской дороги, или сретенского радиуса улиц, начинающегося в Кремле. Дорога шла по-над Неглинной от устья этой речки, от мыса Боровицкого холма. Первое поприще дороги, внутри Кремля, от Боровицких до Никольских ворот, выстелено Дворцовой и Житной улицами.
Китайгородский ряд иного предварен кремлевским: всё, что можно полагать иным Кремля, выстраивалось над Неглинной и обособлялось: первый опричный двор Ивана Грозного, Потешный дворец, Арсенал…
Но по порядку.

Ветер

Постройки у неглименской стены Кремля надеются преодолеть ее, или же подменить ее собой, своими внешними стенами, или перелезть через нее: между ними и стеной давно не стало улицы, что совершенно против правил обороны.
Это верно и для всех дворов между стеной Китая и Никольской улицей. (Кроме Заиконоспасского монастыря, отступ которого от стены сохранился, но не имеет оборонительного смысла в отсутствие такового же у соседей и превращается во второй монастырский двор).
Словно господствующий ветер прибивает дома-корабли к одному берегу. Силой этого ветра Печатный двор с его знаменитым окном, смотрящим без зазора в стену Китая, и иные цитадели нового, иного на Никольской прибиты к городской стене.

Печатный двор

Не состоя в опричнине де-юре, Печатный двор де-факто был ее изнанкой в земской, городской черте. Типографы ушли в Литву в разгар опричнины, но не она, а земщина была причиной этого ухода. Именно земщина, ведомая на этот случай духовенством, должна была остановить станок печатников, чтобы раскол земли, опричнина, не усугубился расколом Церкви. Два раскола, не разведенные во времени, могли равняться гибели России.
В самом деле, и при начале печати, и при начале Раскола спор шел о букве и о духе книг. Оба раза спорившие стороны подозревали каждая другую в насаждении ошибок, а себе в заслугу ставили их исправление. Кроме того, на первый раз шел спор о благодатности самой печати против переписки как особенной монашеской духовной практики. Недаром книги освящались в церкви, а именно в церкви Жен Мироносиц, место которой держит церковь Успения, что на Чижевском подворье (Никольская, 8, во дворе).
Московское предание уверенно произвело монахов-переписчиков в гонители печати и даже в поджигатели Печатного двора. Монашество действительно боялось типографии. Не конкуренции, а повреждения священных текстов и ухода благодати.

Когда на Печатном дворе сели книжные справщики Никона, дело уже не шло о благодатности станка. Ушедшие в раскол признали благодатными как раз старопечатные, в том числе федоровские, книги. Но сам тип старовера при Грозном был воплощен и в переписчиках.
И хоть печать и справа начались в земские годы Грозного, благословением митрополита Макария и приговорами Стоглавого собора, — с наступлением опричнины первопечатник невольно оказался ее агентом в земщине.
Через два года после отъезда первых мастеров в Литву Печатный двор возобновился на старом месте — до второй опричнины, когда станок демонстративно переехал в Александровскую Слободу и к делу встал Андроник Тимофеевич Невежа.

Между бежавшим с трона Иванцом Московским, опричным государем, и бежавшим из Москвы первопечатником Иваном Москвитином есть внутренняя связь, запечатленная родством имен и прозвищ. Оба вызывали первый, ренессансный кризис русского Средневековья. (Другой, барочный кризис вызвал Никон.) Оба суть первые интеллигенты, или даже первый интеллигент.
Опричнина — древнейшее пространство иного в старом городе. Иного по определению, по смыслу термина: «опричь» значило «кроме»; опричнина, или кромешность, значит дополнительность, пространство 2, пространство кроме первого пространства. Опричнина — вмещающий ландшафт Нового времени.

Кремлевский опричный двор

Бегству Ивана из Кремля в опричнину предшествовало двоение самого Кремля: Иван велел расчистить для своего особого двора и обихода место, «где были хоромы царицыны», и примыкавший к этому месту задний, женский двор дворца, распространявшийся до Троицких ворот. Его периметр теперь заполнен Дворцом съездов — этим новейшим иным Кремля.
Но между двумя дворами не было простора фронде. Увидев это, Грозный вновь задвигался. Вектор его ухода, не меняя направления, продлился через точку Троицких ворот за Кремль и за Неглинную.

Потешный дворец

С XVII века в Кремле, между вторым двором Дворца и крепостной стеной на стороне Неглинной, словно бы причалив к ней, стоят палаты Ильи Даниловича Милославского, отца царицы Марьи — первой жены Алексея Михайловича. Теперь это единственный оставшийся в Кремле дом частного происхождения. Знак частности, воспоминание о ней в Кремле.
По смерти Милославского палаты отошли дворцу, соединившись переходами с его вторым двором. Первый в Московии придворный театр, устроенный тогда в палатах, просуществовав недолго, навсегда усвоил новому дворцу название Потешного.

В конце XVII века дворец опять жилой, служа для помещения некоторых царевен и вдовствующих цариц. Как тонко понимал Забелин, дополнительный дворец ответил разобщению Фамилии по крови Милославских и Нарышкиных.
Потешный, одиноко нависая над неглименской стеной Кремля, придал фасад особой, женской половине царского дворца и отворил ей зрение — на Занеглименье. Царицын двор стал видимым — и зрячим. (Мужская половина дворца глядела на Замоскворечье.)

В явлении Потешного дворца осуществилась та логика опричного царя, которая заставила его искать обособления в самом Кремле, на женской половине. Став дополнительным дворцом, Потешный стал дворцом опричным в точном и нейтральном смысле слова.
Проживание царевен и цариц сделало то, что в обветшавшем за петровские десятилетия Кремле Потешный оказался самым, если не единственным, пригодным для житья дворцом. Именно в нем остановилась вызванная из Курляндии на царство Анна Иоанновна. Дважды — в год коронации и в год московской свадьбы с Разумовским — останавливалась в нем Елизавета.
Царственные женщины прознали и уважили природу места.
В Потешном же была квартира Сталина.

Арсенал

К неглименской стене отнесена и главная кремлевская постройка времени Петра — Цейхгауз, или Арсенал, сей манифест Нового времени. Архитектор князь Ухтомский предлагал открыть его к Неглинной, разобрав стену Кремля. Давление на эту стену, в предыдущих случаях метафорическое, Арсенал оказывает непосредственно, физически, в силу какой-то инженерной ошибки.

Оружейная палата

Стоящая на старте сретенского радиуса Оружейная палата архитектурно открывает длинный ряд иного, представительствует за него на москворецкой стороне Кремля. Палата зримо дополнительна, опрична ко Дворцу. Как некогда Потешный, она сочленена с ним теплым переходом над разделяющей их улицей.

Просека

Красная площадь — вот просека, прообразующая ложе таинственного ветра. От Покровского собора, воплощающего земское начало, к Аптеке, Университету в бывшем доме Аптеки и к храмовидному Историческому музею на месте Университета.
Фронда против Покровского собора была особенно сильна, когда вблизи Никольской башни на Красной площади существовала Комедийная храмина — площадной театр Петра. Наглядная и нарочитая, для города болезненно-чувствительная и поэтому оставшаяся без успеха оппозиция Василию Блаженному. Решенная, по сути, в духе «всепьянейшего собора».
Ортодоксия и через полстолетия могла расслышать этот пьяный дух, еще настоянный Аптекой, в коридорах Университета.
Движение от земского к опричному, среди китайгородского или кремлевского домовья скрытное, обнажено на Красной площади. Это движение от Спасского крестца к Никольскому — к ее иному.

Перелеты

То же движение наглядно в дрейфующей судьбе самих учреждений. Академии при Заиконопасском монастыре предшествовала школа при монастыре Богоявленском, на четной стороне Никольской. Перелетевшим через эту улицу считается у археологов и греческий Никольский монастырь. И так же через улицу в Кремле перелетела на теперешнее место Оружейная палата.
Когда князь Ухтомский предполагал подвинуть Иверские (Воскресенские) ворота на линию Никольской улицы, он подчинялся той же странной силе, ибо подвигать ворота значило смещать черту Китая, оставляя северную сторону Никольской вне ее. Вся сторона приобретала странный адрес: за воротами, как будто вне черты Китая, но все-таки в черте Неглинной и поэтому не в Занеглименье.
Так перешла черту Китая Городская дума, дом которой поставлен, в свою очередь, на старые фундаменты Монетного двора.

Возможен и дальнейший переход, вернее перелет: с неглименского края (стока) Кремлевского холма — на противолежащий берег, в Занеглименье.
Перелетают не дома, а назначение домов.
Уходит за Неглинную Опричный двор. Туда же переходит врассыпную театральность, выбравшись из колыбели Потешного дворца. Туда же — Университет, начавшийся на Красной площади. Занявшая его палаты на площади Городская дума перелетела в XIX столетии на Воздвиженку, в дом Шереметевых, вернулась оттуда в собственный новый дом у Иверских ворот — и снова улетела, под псевдонимом Моссовета, за Неглинную. Где остается ныне, переселившись на Петровку и вернув себе имя Думы.

Перемена знака

Что оставалось на Никольской, переменяло знак, усваиваясь, перевариваясь земщиной, традицией.
Так, могилянство Заиконоспасской академии уже ко времени Екатерины перестало видеться иным, чужим, — и Академия в конце концов переселилась в Лавру, где существует как Московская Духовная.
Печатный двор стал Синодальной типографией, блюдущей букву церковных книг, как и хотели земский царь Иван Четвертый, митрополит Макарий, созванный ими Стоглавый собор и сам первопечатник. Синодальные рабочие даже в 1905 году не выходили из послушания.
Старейшие музеи начинались как барочные причуды; но Исторический и Оружейная палата стали цитаделями традиции.

Цитадель

Ветер, внушивший предыдущие страницы, скорей всего юго-восточный. Но какова же, наконец, природа этого метафорического ветра?
Археология гласит, что к первому из прамосковских поселений на маковице Кремлевского холма прежде упоминания Москвы прибавилось второе, меньшее поселение на мысу. Земля большого поселения сегодня оказалась под Большим дворцом и комплексом соборов, меньшого — под Оружейной палатой. Два круга были обвалованы отдельно и разобщены рвом. Теплый переход между Дворцом и Оружейной палатой способствует представить мост, а следовательно, и ров между двумя валами. Первая стена Москвы, ограда 1156 года, взяла два круга в общий очерк, оказавшийся каплеобразным.

Меньший, мысовой двор мог образоваться с приходом Долгорукого, а мог и раньше, но с его приходом во всяком случае стал княжеским. Тем часом старшее селение на маковице сделалось посадом. Стало быть, посад Москвы старее государева двора, а государев двор опричен, дополнителен к посаду. Его первоначальная позиция есть памятник того, что княжеская власть была пришельцем, противостоявшим земщине, земле — скажем, в лице полумифического Кучки. Ставшее посадом селение на маковице может отождествляться с одним из сел Кучковых.

Калита распространил княжеский двор до маковицы, там же устроил свой митрополичий двор святитель Петр; посад тогда же отступил к востоку. На старом княжеском участке над Неглинной осталось государево хозяйство. Когда же москворецкая стена Кремля спустилась с бровки на подол холма, хозяйственная часть Двора соединилась с жилыми и парадными покоями особой внутренней стеной, поставленной на бровке. Эта стена вязалась со стеной Кремля у Боровицкой башни, которая теперь служила въездом лишь на Государев двор, не дальше. Наконец, Петров чертеж при Годунове рисует третью стену, деревянную, спускающуюся по склону Боровицкого холма, чтобы отдать Дворцу часть склона и подола.
Подобное дворцовое устройство было памятью о меньшем княжеском дворе на старом месте, на мысу, о его крайнем положении в ограде долгоруковского города — или за собственной оградой. Да, Кремль не замок, и Государев двор в Кремле не замок; но Государев двор был замком в киевское, долгоруковское время.

Замок, пригороженный к городовой стене, подобно камню, вставленному в перстень, — обычный для Европы способ постановки цитадели. Такая цитадель обороняет город с внешней стороны и одновременно способна повернуться внутрь и против города. Для Запада с его извечным спором города и замка (феодала) эта постановка оставалась актуальной и в эпоху позднего Средневековья, и в эпоху Возрождения, когда московское Средневековье изживало этот спор. Опричный царь, возобновив его и повернувшись новым Долгоруким против коллективного (и вновь мифического) Кучки, не смог возобновить и обострить деление внутри Кремля. Ни целиком, ни женской частью Государев двор не походил на замок. А холм Арбата, возвышаясь за чертой северо-западной стены Кремля, тем легче принял на плечо новый, Опричный государев двор, что, будучи предместным, сам умел вращаться на оси, то защищая город Кремль, то угрожая городу.

Едва не каждый двор на кромке Занеглименья способен обернуться загородной цитаделью; дворы же, прислонившиеся изнутри к неглименским стенам Китая и Кремля, подобны цитаделям городским. Они воспроизводят, тиражируют вдоль стен и берега Неглинной матрицу княжеского замка и его жестикуляцию по адресу посада. Желание любого дома и двора на этой стороне воспользоваться крепостной стеной как собственной, или же заменить ее своей, или же выйти за ее черту — всё это свойства цитадели в городе.

От этой матрицы произошли: архитектура государева Конюшенного двора на самом месте древней цитадели, нынешнем месте Оружейной палаты; Потешный дворец, его высотность, его башнеобразные плоские кровли с висячим садом, с домашней церковью и звонницей при ней, с машикулями навесного боя под алтарем, смотрящим внутрь Кремля; и Арсенал, эта определенно нововременская цитадель в средневековой крепости, растянутая между самыми внушительными башнями Кремля, дом со сверхтолстыми стенами, триумфальными воротами во двор и окнами — артиллерийскими бойницами, смотрящими навстречу Карлу XII и одновременно на улицы и площади кремлевские, куда повернуты и выставленные перед фасадом пушки; Исторический музей, дом-замок с башнями и замкнутым двором, взломавший стену Китай-города и явно обращенный внутрь него; взломавший стену по соседству старый Монетный двор с его глухими нижними стенами в высоту стены Китая, многоочитым верхом и тремя дворами; два монастыря — Никольский Греческий и Заиконоспасский; каре Печатного двора с его определенно замковым готическим фасадом, обращенным в город и припоминающим другой, но тоже замковый фасад XVII века, с такими же гербовыми воротами и башенками-шпилями.

От места расставания Неглинной со стеной Китая напряжение в черте стены ослабевает; но и здесь явились замковидная аптека Феррейна и сверхвысокая трехгранная Пантелеимоновская часовня, существовавшая в конце Никольской улицы, в ансамбле с башнями китайгородских Никольских ворот.
На четной стороне Никольской улицы, вне связи со стеной Китая, замковая форма не выдерживалась, ибо не выдерживалось напряжение границы.
Именно природа цитадели превращает дом за домом вдоль Неглинной в сокровищницы: Оружейная палата, Арсенал, Монетный двор, где деньги сохранялись, а не только делались, Печатный двор с его Книгохранительной палатой, Исторический музей.

А в Занеглименье, среди предместных цитаделей, сокровищницами явились дом Пашкова — главная библиотека, Университетские библиотека и музеи (Минералогический, Зоологический).
Предместный замок — родовая матрица Арбата, общая по знаку с цитаделями Кремля и Китай-города.

 Распечатать статью

Опубликовано 15 апреля 2007 в 13:13. Рубрики: Будни краеведения.
RSS лента комментариев к этой записи. Вы можете оставить комментарий, или трекбек с Вашего сайта.